got a light, handsome?
будь ты даже либеральней спящей принцессы, которой положительно не интересно, кто целует её губы, только бы наконец проснуться - каждый представитель человечества, удостоившийся твоей любви, становится ниткой в петле собственной общности. он уже ищет её, когда находит разницу между собой и соседом по парте, когда впервые смеётся над сексистским анекдотом, и случайная встреча в метро тоже дает ему пищу к размышлению по вопросу кто он есть.
любой вашей самой восхитительной мечте в виде представителя исследования антропологии будет легче найти себя приверженцем некоторых взглядов, и теперь никто не идет трудным путем. Ты найдешь себя среди ценителей назарейцев, поклонников военно-морских саг о ревущем ходе истории, среди десятка или миллиона, и непонятно даже в каком случае здесь вообще повезет.
При радикальных отличиях, группы все остаются вольными кольцами с известными правилами, и если в тебе есть ненависть к одной конкретной, её устройство перенесено и живет в твоей среде и дышит тобой, в то время, как злость изменяет выражение сколь угодно невинного лица – ты не умеешь не испытывать отвращения к заложенным тому вещам, хоть они почти всегда индивидуальны.
С приступами такого осознания и бороться не нужно, кто ведь борется с дверями, иногда прищемляющими пальцы? Но ты видишь человека, западающий не на один день образ, и тщетность сказанного слова ему или взгляда буквально пьешь вместе с чаем на завтрак, потом взбираешься к пантеону безысходности с каждым лестничным пролетом ближе, и ворчишь не на мир даже, которому вода по колено в этой кипящей геенне, только на самое себя.
любой вашей самой восхитительной мечте в виде представителя исследования антропологии будет легче найти себя приверженцем некоторых взглядов, и теперь никто не идет трудным путем. Ты найдешь себя среди ценителей назарейцев, поклонников военно-морских саг о ревущем ходе истории, среди десятка или миллиона, и непонятно даже в каком случае здесь вообще повезет.
При радикальных отличиях, группы все остаются вольными кольцами с известными правилами, и если в тебе есть ненависть к одной конкретной, её устройство перенесено и живет в твоей среде и дышит тобой, в то время, как злость изменяет выражение сколь угодно невинного лица – ты не умеешь не испытывать отвращения к заложенным тому вещам, хоть они почти всегда индивидуальны.
С приступами такого осознания и бороться не нужно, кто ведь борется с дверями, иногда прищемляющими пальцы? Но ты видишь человека, западающий не на один день образ, и тщетность сказанного слова ему или взгляда буквально пьешь вместе с чаем на завтрак, потом взбираешься к пантеону безысходности с каждым лестничным пролетом ближе, и ворчишь не на мир даже, которому вода по колено в этой кипящей геенне, только на самое себя.