got a light, handsome?
.Они сидят за одним столом за ужином и всегда, когда уходят в отгул, останавливаются в одном отеле. Отношения очень публичны с того самого раза и вошло в привычку – на мостике - первое столкновение молнией в полуденном небе, все мысли написаны у Чехова на лице. Они друзья, как бы это не звучало из чужих уст, люди непременно подозревают худшее, но только не на Энтерпрайз.
Маккой неизменно около Чехова, когда миссии оканчиваются неудачно для него, когда он падает, когда его отравляют, когда мистер Спок чересчур строг к несовершенному несовершеннолетнему энсину – они друзья, и так даже говорят о них, но, можно подумать, никто не догадывается. .
Впервые Боунз опускает взгляд на его губы, когда навигатор спит в своей комнате в отеле - прерванная миссия, а жизнь на Земле – полной мирных граждан и разумной подчиняющей власти, спокойна и скучна. Боунз в комнате его, переставляет вещи и беспокойно меряет пол шагами. Он ждет что его выгонят прочь или позовут во сне. Нелегко вычислить, сколько можно выпить, чтобы потом ещё сохранить возможность сообразить, как достать ключи, но Боунзу удается. Он оглядывает навигатора от макушки до поясницы, все, что можно видеть в луче полной луны - слабо светящаяся его бледная прекрасная кожа. Потом смотрит на губы. Уже несколько ночей снится подобное – расправленная кровать и полная луна, Боунз не думал даже, чем это ему обернется. Когда Чехов все же начинает говорить во сне, доктор сбегает, уши закрыв руками, голос навигатора хриплый, и он точно не спит.
Чехов один раз берет руку доктора, и после это повторяется, но сначала это было, как будто он действительно переступает черту. «Ничего подобного», - думает он, и ловит пальцами чужое запястье, как ловят не вовремя прыгнувшего с парашютом, простирает руку через разряженную атмосферу и боится, и не хочет, и не может отпустить. Трансварпное перемещение материализует их на борту, и пальцы держат Боунза совсем слабо, успокаивающе, так как вытаскивают из самого страха. Боунз, действительно, не любит перемещений, но бояться не может, да и разучился давно.
А потом руки их сталкиваются много раз на больничной койке, когда острый шприц Чехову вводят слишком медленно, когда Леонард допоздна за книгами сидит и просит принести чай, раз в навигаторе на мостике никому нет нужды, а Чехову нет покоя. Тянет руку за кружкой а Чехов подает свою ладонь.
Они живут вместе иногда, встают с солнечными лучами и им нравится не видеть друг друга в кроватях слишком долго. В кроватях – они друзья, и не спят на одной.
Иногда Боунз сыпет хлопья мимо чашки, а иногда забывает закрыть дверь в ванную. Чехов, бывает, даже дома не снимает наушников. Когда они случайно видят друг друга в душе или слишком рано утром, не проснувшимися до конца, всегда извиняются. Боунз, бывает, не извиняется, только ворчит. Необходимости во второй ванной все равно не появляется.
В сентябре Маккой открывает дверь ключом, а Чехов кричит грубыми словами до того, что не слышит ни поворотов в замке, ни шум шагов его до самой спальни. Боунз останавливается и смотрит, как его сосед застегивает пуговицы на груди, безнадежно испорченные, не меньше четырех лежит под ногами, а парень, которого Маккой в глаза не видел, молча поднимает их, но Чехов не хочет касаться его руки. Боунз внимательно смотрит на гостя – у него острые скулы, слишком длинные волосы, и он, поднимаясь, целует Чехова в щеку.
- Привет – говорит ему Боунз, Чехов даже не поворачивает головы.
- Извини – хмуро и звонко отвечает он Боунзу и все не поворачивается, не хочет показывать на шее красные пятна.
- Все? – зло спрашивает доктор, болезненно чувствуя свои же реплики, без предупреждения и времени на сомнения, спрашивает - Одно хреново «извини»?
Он терпел парня несколько лет, даже больше чем обычно длится период ухаживаний, терпел и держал себя в руках, и никогда ничего не позволял себе – ни обидной шутки в нетрезвом состоянии, ни осквернения квартиры третьим, просто как саркастичный старший его друг, полный безответного, казалось бы, порыва. Он выходит, оставив ключи, только затем, чтобы отыграться на госте Чехова, на том самом третьем, который напоминает безумно Боунзу первого помощника, но только тем, что хочется вбить в асфальт.
Под дождем он не говорит и пары слов ему, не отводит за угол, разворачивает за плечо к себе и не спрашивает, не кричит. Они дерутся, и с каждым ударом о лицо, или грудь, или плечо Боунзу становится все больней. Незнакомец говорит между ударами, когда хочется говорить так же сильно, как хочется продолжать:
- Я его не трогал
Он получает удар в губу и ответ одновременно.
- Я знаю
Это вырывается само, как правда, но вероятней, как СТОП-слово. Парень рассматривает Боунза - зверя в клетке – нисколько прeзрения по сравнению с жалостью, и уходит, с разбитой губой, чуть ли не смеясь. Маккою тоже хочется уйти, и губы его разбиты в той же степени. Сентябрьские тучи заволакивают все небо, нет шанса понять, какое сейчас время суток – почти светло и ни звезд, ни луны.
Чехов выходит из квартиры, не ищет долго. Он в каком-то чертовом огромном джемпере, а рубашку завязал в узел и бросил в бак. Он подходит к Боунзу без зонта, как положено едва совершеннолетним мальчикам плевать на погоду, на моральные принципы и кодексы дружбы, запрещающие целовать.
Шутя можно целовать в лоб, примирительно, во время болезни, а Боунз врач и лечится один.
Чехов не достанет до лба.
Он берет доктора за руку, это больше шаг назад, чем вперед. Целомудренный шанс к прежней покровительственной дружбе, прочной и тяжелой, как камень на шее, Боунзу никогда так не хотелось поцелуя.
Ни от кого.
Он понимает вместе с тем, как холодно без куртки на улице, как он ненавидит болеть. Боунз ни о чем не просит обычно, а слова – они есть – и складываются они в просьбу «отведи меня домой» в глупую до черта. С этим вместе Маккой чувствует, что ему все равно.
Осень заканчивается в ноябре с первым снегом и принесенным Чеховым фильмом на цифровом носителе. Они не играют в снежки на улице как дети, и не делают вместе покупки как пожилая пара, но смотрят фильм вечером и открывают бутылку вина.
Боунзу очень бы хотелось, чтоб никто не догадывался, или догадывался, молчал, жутко стыдился, мучился совестью, как Боунз сам. Он целует Чехова, не выпив ни капли, он запоминает его навсегда семнадцатилетним, в исписанной логотипами футболке, с открытыми губами, на случай, если Джим добьется того, что их однажды пристрелят. Или на случай, если ему придется гнить в тюрьме за убийство того же первого помощника. Чехов целует его просто так.
Маккой неизменно около Чехова, когда миссии оканчиваются неудачно для него, когда он падает, когда его отравляют, когда мистер Спок чересчур строг к несовершенному несовершеннолетнему энсину – они друзья, и так даже говорят о них, но, можно подумать, никто не догадывается. .
Впервые Боунз опускает взгляд на его губы, когда навигатор спит в своей комнате в отеле - прерванная миссия, а жизнь на Земле – полной мирных граждан и разумной подчиняющей власти, спокойна и скучна. Боунз в комнате его, переставляет вещи и беспокойно меряет пол шагами. Он ждет что его выгонят прочь или позовут во сне. Нелегко вычислить, сколько можно выпить, чтобы потом ещё сохранить возможность сообразить, как достать ключи, но Боунзу удается. Он оглядывает навигатора от макушки до поясницы, все, что можно видеть в луче полной луны - слабо светящаяся его бледная прекрасная кожа. Потом смотрит на губы. Уже несколько ночей снится подобное – расправленная кровать и полная луна, Боунз не думал даже, чем это ему обернется. Когда Чехов все же начинает говорить во сне, доктор сбегает, уши закрыв руками, голос навигатора хриплый, и он точно не спит.
Чехов один раз берет руку доктора, и после это повторяется, но сначала это было, как будто он действительно переступает черту. «Ничего подобного», - думает он, и ловит пальцами чужое запястье, как ловят не вовремя прыгнувшего с парашютом, простирает руку через разряженную атмосферу и боится, и не хочет, и не может отпустить. Трансварпное перемещение материализует их на борту, и пальцы держат Боунза совсем слабо, успокаивающе, так как вытаскивают из самого страха. Боунз, действительно, не любит перемещений, но бояться не может, да и разучился давно.
А потом руки их сталкиваются много раз на больничной койке, когда острый шприц Чехову вводят слишком медленно, когда Леонард допоздна за книгами сидит и просит принести чай, раз в навигаторе на мостике никому нет нужды, а Чехову нет покоя. Тянет руку за кружкой а Чехов подает свою ладонь.
Они живут вместе иногда, встают с солнечными лучами и им нравится не видеть друг друга в кроватях слишком долго. В кроватях – они друзья, и не спят на одной.
Иногда Боунз сыпет хлопья мимо чашки, а иногда забывает закрыть дверь в ванную. Чехов, бывает, даже дома не снимает наушников. Когда они случайно видят друг друга в душе или слишком рано утром, не проснувшимися до конца, всегда извиняются. Боунз, бывает, не извиняется, только ворчит. Необходимости во второй ванной все равно не появляется.
В сентябре Маккой открывает дверь ключом, а Чехов кричит грубыми словами до того, что не слышит ни поворотов в замке, ни шум шагов его до самой спальни. Боунз останавливается и смотрит, как его сосед застегивает пуговицы на груди, безнадежно испорченные, не меньше четырех лежит под ногами, а парень, которого Маккой в глаза не видел, молча поднимает их, но Чехов не хочет касаться его руки. Боунз внимательно смотрит на гостя – у него острые скулы, слишком длинные волосы, и он, поднимаясь, целует Чехова в щеку.
- Привет – говорит ему Боунз, Чехов даже не поворачивает головы.
- Извини – хмуро и звонко отвечает он Боунзу и все не поворачивается, не хочет показывать на шее красные пятна.
- Все? – зло спрашивает доктор, болезненно чувствуя свои же реплики, без предупреждения и времени на сомнения, спрашивает - Одно хреново «извини»?
Он терпел парня несколько лет, даже больше чем обычно длится период ухаживаний, терпел и держал себя в руках, и никогда ничего не позволял себе – ни обидной шутки в нетрезвом состоянии, ни осквернения квартиры третьим, просто как саркастичный старший его друг, полный безответного, казалось бы, порыва. Он выходит, оставив ключи, только затем, чтобы отыграться на госте Чехова, на том самом третьем, который напоминает безумно Боунзу первого помощника, но только тем, что хочется вбить в асфальт.
Под дождем он не говорит и пары слов ему, не отводит за угол, разворачивает за плечо к себе и не спрашивает, не кричит. Они дерутся, и с каждым ударом о лицо, или грудь, или плечо Боунзу становится все больней. Незнакомец говорит между ударами, когда хочется говорить так же сильно, как хочется продолжать:
- Я его не трогал
Он получает удар в губу и ответ одновременно.
- Я знаю
Это вырывается само, как правда, но вероятней, как СТОП-слово. Парень рассматривает Боунза - зверя в клетке – нисколько прeзрения по сравнению с жалостью, и уходит, с разбитой губой, чуть ли не смеясь. Маккою тоже хочется уйти, и губы его разбиты в той же степени. Сентябрьские тучи заволакивают все небо, нет шанса понять, какое сейчас время суток – почти светло и ни звезд, ни луны.
Чехов выходит из квартиры, не ищет долго. Он в каком-то чертовом огромном джемпере, а рубашку завязал в узел и бросил в бак. Он подходит к Боунзу без зонта, как положено едва совершеннолетним мальчикам плевать на погоду, на моральные принципы и кодексы дружбы, запрещающие целовать.
Шутя можно целовать в лоб, примирительно, во время болезни, а Боунз врач и лечится один.
Чехов не достанет до лба.
Он берет доктора за руку, это больше шаг назад, чем вперед. Целомудренный шанс к прежней покровительственной дружбе, прочной и тяжелой, как камень на шее, Боунзу никогда так не хотелось поцелуя.
Ни от кого.
Он понимает вместе с тем, как холодно без куртки на улице, как он ненавидит болеть. Боунз ни о чем не просит обычно, а слова – они есть – и складываются они в просьбу «отведи меня домой» в глупую до черта. С этим вместе Маккой чувствует, что ему все равно.
Осень заканчивается в ноябре с первым снегом и принесенным Чеховым фильмом на цифровом носителе. Они не играют в снежки на улице как дети, и не делают вместе покупки как пожилая пара, но смотрят фильм вечером и открывают бутылку вина.
Боунзу очень бы хотелось, чтоб никто не догадывался, или догадывался, молчал, жутко стыдился, мучился совестью, как Боунз сам. Он целует Чехова, не выпив ни капли, он запоминает его навсегда семнадцатилетним, в исписанной логотипами футболке, с открытыми губами, на случай, если Джим добьется того, что их однажды пристрелят. Или на случай, если ему придется гнить в тюрьме за убийство того же первого помощника. Чехов целует его просто так.
@темы: McChehkov, startrek slash